В медвежьем раю

Этот медвежий угол между озерами Потат-Гытхын, Навайен-Гытхын и Илир-Гытхын (северо-восток Камчатки) — своего рода «полюс недоступности» местного масштаба, находится он на примерно равном расстоянии от селений Тиличик, Хзи-лин, Усть-Пахачи. Путь сюда преграждают хребты, болота и заросли. Развилок хребта Малиновского и Пылгинских гор расположен, правда, недалеко от моря, но подхода к суше для судов, катеров и лодок здесь почти нигде нет. Отмелые, накатистые песчаные прибрежья, подводные рифы, отвесные скалы… Только в бухты Сомнения и Лаврова заходят корабли, пережидают здесь частенько непогоду, но дальше все равно дороги нет — ущелья, пропасти, обрывы да откосы.

О близком соседстве медвежьих полчищ постоянно напоминают клочья шерсти на кустах; глубокие борозды на древесной коре и обломанные ветки, обозначающие рост «хозяина»; кучки не меньше чем в полведра, говорящие об истинно медвежьем аппетите, о диете, состоянии здоровья и расположении духа их создателя; отпечатки когтистых лап, покрывающие песчаные и илистые косы; плотные, словно укатанные, тропинки вдоль нерестовых ключиков и проточек; обглоданные лососевые хребты и едва прикушенные кетины, многолетние наслоения рыбьих костей на террасах, куда не достигало никакое половодье; общипанные верхушки пырея и борщевика на горных склонах и разодранные туши морских зверей на побережье и. многое, многое другое.

Корякское нагорье — край северный, дремучих лесов здесь нет. Тундры, скалистые горы, берега рек, заливов и бухт, озера и плесы просматриваются даже невооруженным глазом на много километров. И если издалека видишь движущуюся темную точку, почти наверняка она оказывается медведем.

Хотя С. П. Крашенинников в своем «Описании земли Камчатки» пишет, что «камчатские медведи не велики», это явная ошибка, и академик Л. С. Берг в подстраничных замечаниях к изданию 1949 года вносит поправку: «Камчатский бурый медведь отличается громадной величиной».

Нам приходилось многократно убеждаться в за<-блуждении С. П. Крашенинникова. Мияайло Иваныч особенно впечатляет своими размерами в позднюю осеннюю пору, когда он полностью «заелся», как говорит охотники, — набрал подкожный запас на всю долгую камчатскую зиму. Слой сала толщиной в ладонь увеличивает габариты косолапого, да и вес его возрастает часто на добрый центнер. Темнокоричневый, почти черный, с густой лоснящейся шерстью, он идет по тундре легкой походкой, под шкурой клубками перекатываются стальные мускулы, и от его поступи прогибается земля, в грунте остаются глубокие вмятины.

Больше всего мишка любит молодой пырей — самую распространенную на Камчатке траву. Когда видишь лужайки, общипанные и вытоптанные, подозревать в потраве всевозможных копытных не приходится. Лоси здесь редки, снежные бараны тем более, да и не отваживаются они удаляться от заоблачных горных круч. А корякский олень летом пренебрегает злаковыми. По крайней мере, так утверждает Абрам Абрамыч Улей, пастух в десятом поколении.

А медведь даже во время самого массового хода горбуши обязательно пощиплет зелени, — то ли на закуску, то ли на гарнир к рыбе, то ли на десерт.

Когда из дебрей ольхового стланика внезапно выходишь на идиллическую полянку, поросшую изумрудно-зеленым пыреем, но аккуратно объеденным, да еще натыкаешься на свеженькие медвежьи лежки, как-то спадает желание снова углубляться в трущобу, чтобы в конце концов оставить заросший кустами склон позади…

Кустарник для медведя — дом родной. Здесь находит он в избытке сочный растительный корм, отсюда наведывается на речку проведать, не идет ли лосось. В самых глухих зарослях отсыпается он после пастьбы на ягодной тундре, сюда в поисках спасения стремится уползти, раненый. В стланиках скрывается мишка от внезапной встречи с человеком, от человеческого голоса и запаха.

Любые ольховые или кедровые стволы и ветви склоняются перед косматым хозяином, словно камыш, А человеку в кустах — ни обзора, ни маневра. Недолго здесь запутаться, особенно с оружием в руках, споткнуться, оступиться. Упасть тут легко, встать — трудно. Беспомощно чувствуешь себя в медвежьей вотчине.

На лугу же мишка пасется совсем как корова. Размеренно помахивая головой, он может часами топтаться на одном и том же месте, если найдет подходящую полянку. Или вслед за отступающим снежным покровом продвигается вверх по склонам. В жаркую пору забирается в глухие темные распадки. И самозабвенно щиплет, щиплет стебельки, Инстинкт обязывает его время от времени поднимать голову, принюхиваться и прислушиваться — нет ли опасности, но… ничего в упор не замечает. Пелена довольства застилает маленькие глазки, не видит зверь человека не только в каких-нибудь двадцати шагах, но и хоть подойди к нему вплотную и ткни в бок, он лишь от махнется досадливо: «Да отстань ты, не мешай!» Иногда медведь встает на дыбы, крутит головой туда — сюда. Невольно подумаешь: «Заметил, сейчас убежит или нападет». Но не спешите: скорее всего, за этой дежурной, порядка ради, стойкой не последует ни того, ни другого.

В августе тундра становится синей от голубицы, на моховых кочках наливается сладостью черная шиша, болота расцвечиваются оранжевыми огоньками морошки. Очень красивы дары осенней тундры — хочется хоть кончиком языка прикоснуться и к той, и к другой ягодке. А прикоснувшись, уже не оторвешься пока не наешься до отвала. Нет, ни один самый толстокожий бегемот не смог бы жевать что-нибудь другое посреди ягодной тундры. Где же устоять сластене-медведю, который и имя-то получил от своего пристрастия к меду!

Не успеет осыпаться ягода, как в зарослях стланика созревают кедровые шишки. Ядреные орешки не столько прикрыты, сколько украшены желто-золотистыми чешуйками. Источающие эфирный аромат, они так и просятся в рот. Если бы жили на Камчатке крокодилы, то и они научились бы лазать по веткам за шишками. А медведь,, выпрямившись во весь рост, только и успевает пригибать к пасти кривые стволы, обрывать шишки и перемалывать их как жерновами одну за другой.

Вегетарианская диета, конечно, и хорошо, и нужно. Да не очень сытно. То ли дело — рыба! При камчатском рыбном изобилии почти все ее звери — рыбаки по совместительству. Рыбачат на нерестилищах лиса, волк, росомаха, даже маленький соболишка. Камчадалы говорят, что только заяц здесь не ест рыбу. И уж, конечно, не упустит своего мишка.

«Медведи, — сообщает С. П. Крашенинников, — в пристойных местах сами промышляют рыбу, при которой чрезвычайном множестве бывают они столь приморчивы, что один токмо мозг из головы сосут, а тело бросают за негодное. Напротив того, когда рыба в реках перемежится, и на тундрах корму не станет, то не брезгуют они и валяющимися по берегам костьми их».

Зачастую на нерест рыбы заходит слишком много. Отметавшие икру первыми уже заняли все подходящие места, А новые и новые пары все прибывают и прибывают, перекапывают чужие кладки, нерестятся сами, а их оплодотворенная икра тоже уничтожается, и так до самого конца рунного хода. Нет, не ошиблась природа, позаботившись о многочисленных врагах лосося.

Пожалуй, их лучше даже не называть врагами. Прореживая стадо, они только снимают излишки, действуя совсем не в ущерб будущему рыбьему потомству. Не люди же, выгоды не ищут…

На нерестовом озере «рыбак» должен выигрывать у своей добычи соревнование в скорости. Изо всех сил разбегается мишка по суше и плюхается в воду, молотя наугад передними лапами. Мокрый, жалкий, злой, выбирается он назад, несолоно хлебавши. Но прыгает и прыгает с разбегу, из засады, с камней, со скал, из-за кустов, неприцельное, вслепую, наудачу. А удача, как известно, любит упорных. И в конце концов охотник вылезает из воды, все такой же мокрый, но уже не жалкий и злой, а довольный и гордый, с рыбиной в зубах.

На мелководных же нерестовых ключиках рыбалка совсем другая. Там, где глубина по колено или даже по щиколотку, лососю нет никакого спасения. Гоняясь за ним вперед-назад, то и дело меняя курс, медведь довольно быстро настигает свою жертву. Вот уж где косолапый устраивает пир!

Случаются, однако, и накладки. На нерестилище у устья реки Курваям, впадающей в озеро Потат-Гытхын, посреди мелководья, на мишкину беду, затаилась яма диаметром два-три и глубиной около метра. Заслышав тяжелую поступь могучих лап, нерка моментально устремляется на глубину. Промышлять на мели становится бесполезно, Но как поймать мечущуюся рыбину в толще воды?

Косолапый становится на дыбы посреди ямы и вертит головой направо-налево, пытаясь уследить за рыбьим хороводом, Вот… подходящий момент! Мишка обрушивается с высоты своего гигантского роста грудью и лапами в воду, так что на поверхности остаются одни мокрые штаны, на берег бежит испуганная мутная волна. Но не тут-то было… Обескураженный, выпрямляется незадачливый рыболов, по морде сбегают грязные ручейки, с носа капает и глаза залиты мутью, а добыча-то здесь, никуда не ушла и не уйдет, на мель ее не выгонишь, она на расстоянии протянутой руки, то бишь лапы, мечется в яме, то и дело стукаясь о мишкины колени. Ну, разве оставит тебя азарт!

Еще бросок, еще выпад, еще, еще, еще… И вот косолапый уже сопит и чавкает в ближайших кустах. А свято место пусто не бывает — яму занял еще один «рыболов-спортсмен». И он в скорости удаляется под соседний кустик, передавая место очередному несытому. Кипит жизнь на нерестилище…

А вот оленину, надо думать, удается попробовать не каждому медведю. Разве что замученный копытной, лежащий без движения в покорном ожидании горькой своей участи олешка попадется на пути. Тогда косолапый готовит себе изысканное блюдо — квашеное мясо. Опробовав саму тушу и потроха, он заваливает добычу землей, ветками, всяческим мусором, устраивает рядышком удобную лежку и остается до тех пор, пока запас не кончится, отлучаясь все же время от времени пощипать травку, пособирать ягоду, порыбачить.

Везет неунывающему искателю и на морском берегу, Каждый сезон встречались нам на прибойке выброшенные штормом трупы нерп, китов, многочисленные останки птиц и рыб. Но если геолог и биолог находят то, чего, может, и не искали, почему удача должна обойти ищущего? Щедрые дары моря никогда не пропадают зря. Возле каждого морского чудища, которое мы видели, обязательно была стоянка Михаилы Иваныча, а то и Марьи Потаповны с детишками.

Но даже если никаких «мясных складов» не попадется, на берегу все равно найдется, чем поживиться. Побродив по песчаному или каменистому дну, обнажающемуся во время отлива, медведь вволю похрустит раковинами моллюсков, приросших к камням или спрятавшихся в песке, вытащит копошащегося среди водорослей краба, пожует сочные ленты морской капусты, иногда устилающие весь пляж, попасется на прибрежной лужайке осоки и гороха. И в конце концов обоснуется возле устья нерестовой реки, стараясь поспеть и там, и тут, да. еще и на голубичную тундру заглянуть между делом.

Перепадают косолапому и мелкие грызуны иногда не замечаешь вокруг сереньких норушек, суетливых евражек. Это означает всего-навсего, что выпала на этот год какая-то депрессия. Потому что не заметить их во время вспышки численности просто невозможно. Почва в местах скопления полевок становится рыхлой от многочисленных нор и ходов. Мыши то и дело попадаются на глаза, лезут под йоги, добираются до запасов круп и муки в палатке.

Много грызунов — благополучный год предстоит лисе, росомахе, соболю. Не преминет «оскоромиться» и медведь. Часто попадались нам в маршруте свежие ямы. Гадать не приходилось, только косолапый мог отворотить такие пласты дерна и разрыть каменистый грунт бывало, и самого четвероногого землекопа понаблюдать удавалось.

… Не так уж и боится мышка-норушка, что кто-то раскопает один из ее разветвленных подземных ходов. Быстро прошмыгнет она к другому выходу. Но и там видит черную шубу, загородившую полнеба, и вдыхает запах, наводящий панику даже на страшных охотничьих лаек. А длинные, как вилы, когти уже добрались до самого гнезда и гребут щебнистый грунт все дальше и дальше. Некуда деваться беглянкам, выскакивают они разом изо всех норок. Медведь же только занесет огромную лапу над одной мышкой, как прямо из-под него очумело выныривает другая. Хлоп! А шустрая норушка уже скрылась между камнями и кустиками мха. И спереди, и справа, и слева появляются и мгновенно исчезают аккуратные серые комочки. Хлоп, хлоп! — суетливо, невпопад молотит лапами Михаила Иваныч. Не жалея плюшевых штанов, смаху садится он на землю и елозит задницей, крутит головой, едва поспевая провожать ошалевшими глазами разбегающихся полевок.

Много труда надо затратить медведю, чтобы добыть свеженины. Да и виноград-то зелен, не шибко ему и хотелось этого мяса… Запасов и без того хватает, лучше отдохнуть по-человечески в благоустроенной берлоге…

Но не относятся ли все эти описания райской жизни к безвозвратно ушедшему прошлому, спросит читатель, наслышанный о том, как гибнет кругом природа? Старожилы, имеющие возможность сравнить первые и последние десятилетия нашего века, утверждают, что раньше медведя было меньше. Да и что может помешать медвежьему процветанию? Источники пищи у всеядного настолько разнообразны, что трудно представить одновременный недород ягоды, орехов, недоход лосося, травы же хватает всегда.

А сколько площадей перешло в медвежьи владения? Заброшены селения Ветвей, Олюторка, Култушное, закрыты комбинаты в бухте Лаврова, Южно-Глубокой… Та же ситуация в большинстве других районов Камчатки, и не о том сейчас беспокоятся охотоведы, что медведей добывают слишком много, наоборот, не стала бы камчатская популяция слишком велика…

По материалам журнала «Наука и Жизнь» №8 1996 год.